Путешествие идиота - Страница 75

Вообще-то в ангаре тьма была кромешная. Триста двадцатый постарался – прибавил мне остроты зрения. Как кошка я видеть не стал, но контуры близлежащих предметов различать уже мог.

– Что бы я без тебя делал, железяка,– вслух говорю я, с трудом вставая на ноги и оглядываясь.

Голос мой в гулкой пустоте звучит жутковато. Те из зверушек, что не смогли из-за тесноты подобраться к свалке, сразу сделали стойку и развернули носы в мою сторону. Для них я ничуть не хуже сухого пайка. Кожу на спине свело от озноба, когда я разглядел десятки стоящих на задних лапах тварей, шевелящих усами. А может, я просто замерзать начал. Комбез-то мой явно не для прогулок на открытом воздухе.

Внимательно глядя на приближающихся лохматых разведчиков, лихорадочно пытаюсь вспомнить устройство ангара. Все его возвышения, на которых можно отсидеться. Или герметичные помещения. Как назло, в голову ничего, кроме аппаратной пускачей не приходит. И не факт еще, что она доступна, эта аппаратная. Вполне может статься, что задраена насмерть во избежание повреждения аппаратуры. Ангар-то законсервирован.

Крысы тем временем уже карабкаются на спины друг другу, стремясь запрыгнуть на мой постамент. Удивительно, до чего скоординированно эти зверушки действуют. Будто мыслят. Все их распри на время забыты. Прямо над ними стоит восхитительно пахнущий горячий кусок мяса весом под девяносто килограммов. Все новые акробаты образуют подножие живой лестницы. Все новые смельчаки запрыгивают им на спины и терпеливо ждут своей очереди. Вот уже от сухого пайка остались только изглоданные обертки. И теперь меня осаждают по всем правилам – со всех сторон.

«Опасность. Опасные для жизни живые организмы. Переход в боевой режим?»

«Погоди. Я еще так пободаюсь».

На самом деле я просто боюсь, что потеряю над собой контроль после перехода в боевой режим. И тогда мнимая неуязвимость может сыграть со мной злую шутку. Десяток этих здоровенных крыс запросто могут свалить меня с ног.

Все мои чувства обострены. Я – как настороженный дикий зверь, что ощущает даже не запах – взгляд, внимание к себе. Я ощущаю голодные спазмы и боль в ненасытных желудках. Боль подстегивает. Заставляет двигаться вперед. Двигайся или умрешь. Станешь добычей собственной стаи. Бросайся в бой в надежде оторвать клочок плоти и протянуть до завтра, сохранить силы для драки за кусочек сосульки. Или обрывка ремешка. Или за труп менее удачливого соседа, ослабевшего от голода и холода и самого ставшего добычей. Движение – это жизнь. Жизнь – это борьба. Жилистое тело размером с небольшую кошку скребет лапами по металлу кожуха. Тянет шею в отчаянной попытке вытолкнуть наверх вторую половину туловища. Смерть уже нависает над ним, но страха нет – только отчаянное стремление вперед. Я припечатываю каблуком неожиданно крепкую, как обрывок кабеля, башку. Отскакиваю назад, к стене. Первопроходец скатывается вниз по спинам атакующих. Короткая возня, шум свалки, писк, и вот уже несколько теней рысят в стороны, волоча в зубах еще теплые, исходящие паром куски. Следующего смельчака постигает та же участь. И еще одного. А потом на кожух выпрыгивают сразу два бойца. С разных сторон. Одного я просто сшибаю вниз пинком, едва сохранив при этом равновесие. Второй тем временем с разбегу взбирается по моей ноге и яростно вцепляется зубами в поясной ремень. Бью его кулаком что есть сил. Это все равно что бить капкан, который схватил твою ногу. Зубы храбреца стиснуты насмерть, он обреченно прикрывает глаза, и я понимаю, что он будет висеть на мне даже мертвый.

Боль в правой ноге. Еще один отчаянный прокусил мне штанину выше голенища ботинка и захлебывается теплой струйкой, не в силах разжать челюсти. Он так и умирает с перебитым каблуком хребтом. Висит, обливаясь моей кровью. Я исполняю дикую, исполненную отчаяния джигу – все новые бойцы взбираются наверх и бросаются в атаку. Боль в ногах становится невыносимой. Штанины превращаются в лохмотья, и новые укусы вырывают из меня клочки мяса. Кровь струится по ногам, хлюпает в ботинках, ее запах сводит штурмовые колонны с ума – они действуют как миллион маленьких стремительных лохматых дьяволов с красными глазами-бусинками и жесткими щетинистыми мордами. Они разбегаются и пулей взлетают по живой лестнице, бросаясь в атаку. Они рвут меня на кусочки. Они пьянеют от глотка крови. Движения их дерганые, словно у ускоренных в сотню раз крохотных боевых биороботов, за ними просто невозможно уследить глазами.

Боль. Ноги погружены в кипящее масло. Я танцую по скользкой от крови и выпущенных крысиных кишок раскаленной сковороде. Я перестаю понимать, кто я и что со мной. Танец отчаяния сводит меня с ума.

«Боевой режим…»

И я топчу ногами-тумбами полчища неопознанных целей. Раздавленные, с выпущенными наружу внутренностями, они все еще пытаются вцепиться в мое стальное тело, пока я не сбрасываю их вниз, где они пополняют меню ожидающих очереди попытать удачу. Я кручусь, с размаху бью телом о стену, давя уже и тех, кто добрался до моей спины. Азарт битвы, как предсмертная боевая песня, переполняет меня. Моя боль питает и усиливает его. Я вою в диком восторге. Я разбрызгиваю кровь-смазку, кровь-гидравлическую жидкость, кровь-топливо. Моя кровь смешивается с кровью моих врагов. Моя площадка – поле смерти, и мои враги, даже не думая отступать, понимают это, бросаясь на нее с обреченностью запрограммированных умереть гладиаторов. Я расширяю поле боя, сваливаясь вниз прямо в живой мохнатый упругий вал. Я захватываю инициативу. Чужая кровь течет у меня меж пальцев. Мои зубы откусывают морды и вырывают куски мяса из жестких, будто резиновых, боков. Я падаю на колени всей своей полуторатонной тушей. Я опускаю тяжелые конечности сверху вниз и поднимаю назад отчаянно сопротивляющиеся и царапающие мою тусклую поверхность жилистые тела, чтобы раздавить их в кулаках и отбросить в стороны. И все новые и новые блестящие бусинки сходят с ума от запаха горячей плоти и ползут, ползут ко мне из темноты. Пища! Сегодня я оздоровляю крысиное племя, убивая неудачников и давая еду остальным на много дней вперед. Жизнь! Она утекает из меня с каждой каплей. И я уже не надеюсь победить. Я готов умереть и знаю, что мне это не впервой, и все, что я желаю сейчас,– это продать мою никчемную жизнь так дорого, как только можно.