– Не того…
– Жалко…
– И мне…
– Ну, ты даешь, чувак! – смеется Васу. И включает Дженис.
И мы подпеваем ей на пару. У меня уже неплохо выходит на верхних регистрах. Ей-богу. А потом Васу смотрит на меня и говорит:
– Братан, а ты, никак, в эту баронессу втрескался?
А я ему в ответ, что сейчас в морду получит. Тогда он, ни слова не говоря, исчезает куда-то. И через минут двадцать появляется вновь. А я валяюсь на ковре, лицом в крышу, и Джимми Хендриксу подпеваю. И глаза у меня на мокром месте. Хоть я себе и повторяю без конца, что я мужчина и должен сильным быть. Еще я думаю, что скоро мы улетим на Кришнагири, и моим мучениям конец придет. И все у меня будет хорошо. Вот только летать я там не смогу. «Гепард» ведь тут останется.
«На вот, нюхни. Враз полегчает»,– так мне Васу говорит.– «Не боись, дурь чистая». Я и нюхнул машинально. Маленький такой флакончик. С ноготь мизинца. И трубочка из него. И у меня в голове все поплыло. Кажется, я даже от пола оторвался, так мне стало легко. И Мишель, Мишель стала совсем близкая. Она мне улыбалась. Гладила меня по щеке. А потом мы куда-то летели. Вместе. Высоко-высоко. Прямо сквозь радугу. Кажется, я смеялся в голос. А тот, что у меня внутри, мне вторил. Говорил что-то про то, как многого он не знал, когда был в другом теле. Глупый голос. И такой хороший. И еще звучала музыка. Хотя, может быть, это просто Васу отрывался. А потом все кончилось. И я оказался на ковре, один и носом вниз. Видимо, это я так с неба брякнулся. А внутри осталась только легкая грусть. И еще есть очень захотелось. Тогда я растолкал Васу, что сидел с флакончиком в кресле, глаза закатив. И мы отправились в забегаловку по соседству есть устрицы. Такой вот у меня друг классный. Васу.
А по дороге лавочник, что мясом торгует, Пинк, спросил у меня, как ему быть с его бедой. Сосед у него жену увел. А лавка на ней числится. А я ему: «Наплюйте, мистер Пинк. Найдите себе новую жену. Моложе и красивее. Вам же лучше будет. А старую на порог не пускайте – пускай себе кувыркается до конца жизни с вашим козлом-соседом. Это ему в наказание».
– Так-то оно так, только привык я к ней, от сердца никак не оторвать…
– Ничего. Скоро все пройдет. Я-то знаю. На вот, нюхни, мистер.– И я протянул ему флакончик, что у Васу отобрал.
Мистер Пинк нюхнул осторожно, и в глазах у него прояснилось. Даже морщины на лбу разгладились. И мы взяли его с собой есть устрицы. И вином их запивать. Надрался он, скажу я вам, в этом кафе до полного свинства. И все повторял, какой я классный смотрящий. Понимающий.
Не понимаю, как я раньше без «Гепарда» существовал? Когда еще только на лифте к нему поднимаюсь, он меня уже узнает. Хоть мне Клеменс и не верит. Говорит, что интеллектуальная система управления деактивирована до тех пор, пока я шлем в кабине не пристегну. Я с ним не спорю. Зачем? Как ему объяснить, что «Гепард» мне передает свое радостное настроение, предвкушение встречи, ожидание полета? Пусть даже имитационного. Иногда мне вообще кажется, что я существо другого порядка. И все остальные, кто в испытательном зале,– ущербные, лишенные возможности тонко чувствовать существа. И тогда я ощущаю, что быть не таким, как все, не так уж и плохо. Сэм объясняет мои способности теорией «лоскутного» мышления Снайдера-Митчелла. Он любит находить любому факту рациональное объяснение. Определений «талант» или «призвание» в его лексиконе не найти. Он заменит их чем-то вроде «индивидуальные особенности личности, являющиеся субъективными условиями успешного осуществления определенного рода деятельности». Ну и кто из нас, по-вашему, после этого недоумок?
Мы теперь летаем по полной программе. На максимальной скорости в верхних слоях. С выходом в космос. С отработкой целого каскада маневров. Особенно впечатляют возможности маневровых движков в атмосфере. С ними я могу выделывать такое, что моему старичку «Гарпуну» и не снилось. А еще стрельбы. Лазерами в режиме суборбитального или мезосферного перехвата. Из кинетических орудий по космическим целям. Тяжелыми ракетами класса «космос – космос» и «космос – поверхность». Штурмовка наземных объектов. Управляемыми и самонаводящимися ракетами «воздух – земля». Кассетными бомбами. С гравитационными или термобарическими боеголовками огромной мощности. Атака морских судов противокорабельными приповерхностными ракетами. Бомбежка подводных лодок. Маневренный воздушный бой в нижних и средних слоях атмосферы. С отражением ракетных атак лазерной батареей и использованием ракет «воздух – воздух». Дьявольски умных и изворотливых. Участие в орбитальных атаках планетарных целей с космического авианосца. Скрытное перемещение у поверхности. Применение развернутых средств РЭБ. Мощь X201 переполняла меня и наделяла сверхъестественной уверенностью в своем могуществе. Мне стало казаться, что я могу протянуть пятерню в любую часть планеты и, сжав ее в кулак, раздавить все, что пожелаю. Люди представлялись мне жалкими букашками.
Мое тело-самолет сливалось с телом-пилотом. Мы становились единым целым. Я начал догадываться, почему у меня не случалось никаких сбоев. Просто я сливался с машиной до идеального состояния. И прекращал использовать склонный к отказу агрегат задолго до его выхода из строя. Знаете, это – как желание почесаться. Слишком умный человек будет думать, что это желание вызвано раздражением кожи механическим воздействием волосяного покрова, часть которого потеряла эластичность ввиду загрязнения. А такой, как я, просто почешется и пойдет себе дальше. Результат один и тот же, а затраты разные. Так и в полете. Я, не задумываясь, менял его режим при первых же полуосознанных признаках неприятных или необычных ощущений, которые грозили мне дискомфортом. Машинально переключал цепи управления системой гравикомпенсаторов. Открывал огонь не штатно – с двух симметричных подвесок, а в кажущейся хаотичной произвольной последовательности. Интуитивно варьировал режимы работы двигателей в пределах отведенного заданием коридора. Я чувствовал самолет так, как будто он был моим телом. Я был им, а он – мной. И самолет отвечал мне тем же. Только однажды произошел сбой системы выпуска переднего шасси. Вы когда-нибудь испытывали чувство внезапного онемения в ноге? Когда наступаешь, а ногу-то не ощущаешь. И непроизвольно переносишь вес тела на другую. Примерно такое же чувство и я испытал. Одновременно с собачьей виной тела-самолета. Он словно извинялся передо мной за собственное несовершенство.